Идрис Шах - исследование притч о Ходже Насреддине. Часть 3

Продолжение исследования притч о Ходже Насреддине из книги "Sufis"

Хотя в практическом, но от этого не менее неестественном мире, который мы создали для себя, мы привыкли считать, что «первое приходит первым» и что любая вещь должна проявляться во всей своей полноте, эти предположения не подтверждаются в метафизическом мире, которому присуща совершенно иная ориентация. Суфийский Искатель одновременно будет изучать несколько различных вещей, находясь на их уровнях восприятия и потенциальных возможностей. В этом заключается еще одно различие между суфизмом и теми системами, которые основаны на предположении о том, что в каждый данный момент можно изучать только одну определенную вещь.

Один из дервишеских учителей прокомментировал эту многостороннюю связь Насреддина с Искателем. Он сказал, что эти истории похожи на персик. В них есть красота, питательные вещества и скрытые глубины – зернышко плода.

Человек может прийти в эмоциональное возбуждение от поверхностного смысла, посмеяться над шуткой или залюбоваться красотой. Но все это происходит так, будто персик только одолжили вам. По-настоящему мы можем постичь форму и цвет плода, его запах, форму и строение.

«Вы можете съесть персик и испытать еще одно наслаждение – постичь его глубину. Персик, давший вам пишу, становится частью вас самих. Вы можете выбросить косточку или разбить ее и обнаружить внутри очень вкусное зернышко. Это и есть скрытая глубина. Зерно обладает своим цветом, размером, формой, глубиной, вкусом, предназначением. Можно собирать скорлупу этих орешков и использовать ее как топливо. Даже если древесный уголь, который получится в результате этого, уже ни к чему не будет пригоден, все равно съедобная часть уже стала частью вас самих».

Как только Искатель приобретает некоторую способность проникать в сущность происходящего вокруг, он прекращает задавать вопросы, которые, казалось бы, имеют непосредственное отношение к целому. Более того, он понимает, что события, внешне не имеющие отношения к данной ситуации, могут изменить ее. Об этом говорится в рассказе об одеяле:

Однажды ночью Насреддин и его жена поднялись с постели, чтобы посмотреть на двух мужчин, дравшихся под их окном. Жена послала муллу выяснить, в чем дело. Он накинул на плечи одеяло и спустился вниз. Когда он приблизился к этим людям, один из них сорвал у него с плеч его единственное одеяло, после чего оба убежали.

Когда Насреддин вернулся к себе, жена спросила его:

– Из-за чего там дрались?

– Очевидно, из-за моего одеяла, потому что они сразу ушли, как только схватили его.

К Насреддину пришел сосед и попросил одолжить ему осла.

– Я уже одолжил его другому, – сказал мулла.

В это время из стойла послышался ослиный рев.

– Но я же слышу, как он ревет там, – сказал сосед.

– Кому ты больше веришь, мне или ослу? – сказал Насреддин.

Познание этого аспекта реальности помогает суфию отказаться от эгоизма и рационалистических объяснений, которые закрепощают определенную часть ума. Насреддин выделяет этот момент, выступая в одном из своих рассказов в роли обычного человека:

К Насреддину пришел деревенский мужик и сказал:

– Твой бык забодал мою корову, причитается ли мне что-нибудь за это?

– Нет, – сразу же ответил Насреддин, – потому что бык не может отвечать за свои действия.

– Извини, – сказал хитрый мужик, – я все перепутал. Я хотел сказать, что это мой бык забодал твою корову, но в сущности-то ведь это то же самое.

– Нет, – сказал Насреддин, – я думаю, что лучше будет еще раз просмотреть свод законов – может быть, я встречу что-нибудь подходящее.

Поскольку вся интеллектуальная деятельность людей, как правило, сводится к поверхностным рассуждениям, Насреддин, будучи суфийским учителем, снова и снова показывает ложность обычных суждений. Попытки вкладывать в слова или книги мистический опыт никогда не имели успеха, потому что «знающие не нуждаются в этом, а незнающим необходим мост, чтобы воспользоваться этим опытом». Для иллюстрации суфийского учения о подготовке ума к непривычным для него переживаниям часто используют два рассказа, обладающих определенной важностью.

К Насреддину пришел человек, желавший стать его учеником. После многих злоключений он добрался до хижины в горах, где жил Насреддин. Зная о том, что каждый поступок просвещенного суфия исполнен смысла, новичок спросил у Насреддина, почему он дует на руки. «Чтобы согреться, конечно», – ответил мулла.

Вскоре после этого Насреддин налил две чашки супа и подул на свой суп. «Зачем вы делаете это, мастер?» – спросил ученик. «Для того, чтобы охладить суп, конечно», – ответил учитель.

После этого ученик покинул Насреддина, ибо не мог больше доверять человеку, использующему одни и те же средства для достижения разных результатов.

Невозможно исследовать вещь с помощью самой этой веши – например, исследовать ум средствами самого ума или творение с помощью сотворенного, но неразвитого существа. Теории, основанные на столь субъективных методах, могут быть справедливы на короткий период времени или для специфических целей. Суфии не считают, что такие теории отражают истину. Если обстановка не позволяет им опровергать эти теории обычными словами, они могут (и делают это) преувеличивать или осмеивать их с целью их разоблачения. Когда это сделано, появляется возможность для поисков иной системы оценки взаимосвязи событий.

– С каждым днем, – сказал Насреддин жене, – я все больше и больше удивляюсь той целесообразности, с которой устроен этот мир – кажется, все сделано для пользы человека.

– Что именно ты имеешь в виду?

– Возьмем, например, верблюдов. Как ты думаешь, почему у них нет крыльев?

– Не имею понятия.

– Хорошо, тогда представь себе, что у верблюдов выросли крылья. Тогда они могли бы постоянно нарушать наш покой, садясь на крыши домов и донимая нас сверху плевками.

Роль суфийского учителя подчеркивается в известном рассказе о проповеди. Помимо многих других вещей (как и во всех насреддиновских историях), она показывает, что совершенно невежественные люди не могут даже приблизиться к началу пути, что нет необходимости обучать знающих и, наконец, что если в обществе уже есть достигшие озарения люди, оно не нуждается в новом учителе.

Насреддина пригласили прочесть лекцию жителям соседней деревни. Он поднялся на трибуну и воскликнул: «О, люди, знаете ли вы, о чем я буду говорить с вами?»

Несколько буянов, желавших позабавиться, крикнули, что не знают.

– В таком случае, – сказал мулла с достоинством, – я пока воздержусь от попыток обучать таких невежд.

На следующей неделе старейшины деревни, заручившись уверениями хулиганов о том, что они больше не будут мешать делу своими замечаниями, опять пригласили Насреддина посетить их.

– О, люди! – снова начал мулла, – знаете ли вы, о чем я буду говорить с вами?

Некоторые из тех, на кого Насреддин смотрел особенно свирепо, не знали, как на это реагировать и пробормотали: «Да».

– В таком случае мне нечего больше сказать вам, – резко сказал Насреддин и покинул зал.

После настойчивых просьб сделать еще одну попытку Насреддин посетил деревню еще раз и снова предстал перед собравшимися.

– О, люди! Знаете ли вы, о чем я буду говорить с вами?

Так как всем показалось, что мулла ждет ответа, люди закричали: «Некоторые из нас знают, а некоторые – нет!»

– В таком случае пусть те, кто знает, расскажут об этом тем, кто не знает, – сказал Насреддин, собираясь уходить.

В суфизме невозможно начать «работу» с какой-то заранее определенной точки. Будущий ученик должен позволить учителю руководить собой так, как тот считает нужным.

Один юноша пришел к Насреддину и спросил у него, сколько времени потребуется для того, чтобы он стал суфием.

Насреддин повел юношу с собой в деревню. «Прежде чем ответить на твой вопрос, я хочу, чтобы ты пошел со мной. Я собираюсь посетить учителя музыки, чтобы научиться играть на лютне».

Придя к учителю, Насреддин осведомился о плате. Тот сказал: «За первый месяц – три серебряные монеты, а потом – по одной серебряной монете в месяц».

– Отлично, – закричал мулла, – я загляну через месяц!

Шестое чувство, которым обладают суфии и которое теоретики считают даром предвидения или почти божественным всезнанием, в действительности не имеет с этими вещами ничего общего. Как и всем другим чувствам, ему свойственна определенная ограниченность. Функция этого чувства заключается не в том, чтобы сделать совершенного человека совершенномудрым, а в том, чтобы помочь ему добиться более полного восприятия и жить более полнокровной жизнью. Он уже не страдает от чувства неопределенности и незавершенности, так хорошо знакомого другим людям. Эта мысль выражена в рассказе о мальчиках и дереве:

Мальчики решили унести туфли Насреддина. Когда он проходил по дороге, они окружили его и сказали: «Мулла, никто не может забраться на это дерево!»

– Почему же никто? – сказал Насреддин. – Я покажу вам, как это нужно делать.

Он был уже готов скинуть туфли, но что-то подсказало ему не делать этого, и перед началом подъема он заткнул их за пояс.

Дети пришли в замешательство, и один из них крикнул мулле:

– Зачем ты берешь с собой туфли?

– Раз на это дерево еще никто не забирался, то как же я могу быть уверенным, что наверху нет еще какой-нибудь дороги? – ответил мулла.

Когда суфием руководит интуиция, он не в состоянии правдоподобно объяснять свои действия.

Шестое чувство также позволяет обладателю бараки как бы создавать некоторые события. Эта способность появляется у суфия в результате применения методов, не имеющих ничего общего с формальными рассуждениями:

– Аллах поможет, – сказал Насредлин человеку, которого только что ограбили.

– Не знаю только как, – сказал человек.

Насреддин тотчас же завел его в ближайшую мечеть и сказал, чтобы он пока постоял в углу, а сам начал плакать и причитать, умоляя Аллаха вернуть пострадавшему двадцать серебряных монет. Он поднял такой шум, что прихожане скинулись и вручили человеку названную сумму.

– Ты можешь и не понимать, что стоит за событиями этого мира, – сказал Насреддин человеку, – но может быть, ты поймешь, что произошло в доме Аллаха.

Участие в работе реальности не имеет ничего общего с интеллектуальными выводами о наблюдаемых фактах. Для того, чтобы продемонстрировать это, как-то раз Насреддин записал жирного быка для участия в конных скачках, на которые можно было заявить любого участника.

Все смеялись над ним, ибо хорошо известно, что быки не умеют бегать.

– Чепуха, – сказал мулла, – если предоставить ему такую возможность, он обязательно побежит очень быстро. Вы не видели, как он бегал, когда был теленком! А теперь, хотя у него и не было практики, не было возможности бегать, он полностью вырос. Почему же теперь ему не побежать еще быстрее?

В этом рассказе также опровергается мнение, что старая вещь (или человек) обязательно представляет собой большую ценность, чем новая. Будучи сознательной и живой деятельностью, суфизм не связан с устаревшими и бесплодными традициями. Любой ныне живущий суфий олицетворяет собой всех суфиев прошлого и будущего. В наличии всегда имеется одно и то же количество бараки, и бессмертная традиция не увеличивает это количество, которое остается постоянным.

Более глубокое изучение этого рассказа может показать нам, что ученик (теленок) в процессе развития иногда приобретает функции, явно отличающиеся (бык) от тех, которыми, как кажется, он обладает. Стрелки часов не могут идти в обратную сторону. Тот, кто полагается на спекулятивные теории, не может полагаться на суфизм.

Отсутствие интуитивной способности у человечества в целом создает почти безнадежную ситуацию, и этот факт подчеркивают многие насреддиновские истории. В рассказе о мешке с рисом Насреддин выступает в роли обычного невосприимчивого дервиша:

Однажды Насреддин повздорил с настоятелем монастыря, где он тогда жил. Вскоре после этого из кладовой пропал мешок риса. Настоятель приказал всем выстроиться во дворе монастыря. Когда все собрались, он сказал, что в бороде у вора застряли зернышки риса.

«Это старый способ заставить виновного невольно коснуться своей бороды», – подумал настоящий вор и продолжал стоять неподвижно.

Насреддин подумал: «Настоятель готов на все, чтобы отомстить мне. Наверное, он специально насыпал риса мне на бороду», – и попытался незаметно смахнуть рис.

Как только его пальцы коснулись бороды, он понял, что все смотрят на него.

«Я так и знал, что рано или поздно он меня поймает», – сказал Насреддин.

То, что некоторые люди называют предчувствиями, чаще всего является следствием невроза и работы воображения.

Нельзя сказать, что дух скептицизма по отношению к мистике характерен только для Запада. На Востоке довольно широко бытует мнение, что ученики мистических школ лишены самостоятельности или еще чего-нибудь важного. Чаще всего суфии не обращают внимания на таких людей, ибо те пока не могут понять, что они и так уже находятся во власти такой тирании (тирании Старого Негодяя), с которой не сможет сравниться тирания ни одной мистической школы. Этому посвящена одна короткая насреддиновская история-шутка:

Как-то ночью жена прошептала мулле на ухо: «Я слышу, как внизу ходит вор».

– Тише, – сказал Насреддин в ответ, – воровать у нас нечего, а если повезет, то он и сам может что-нибудь оставить после себя.

Насреддин, которого можно назвать вором, промышляющим в пустых домах, всегда оставляет что-нибудь после себя – если только обитатели дома смогут осознать это.

В суфизме очень важны практические методы обучения. Отчасти это объясняется тем, что суфизм – это активная деятельность. Другим объяснением может служить то, что хотя люди и прислушиваются к тем, кто может сказать им истину, реальность этой истины обычно не проникает глубже их рассудочной способности.

Насреддин чинил крышу, когда кто-то позвал его с улицы. Спустившись вниз, он спросил у позвавшего его человека, что тому нужно.

– Денег.

– Почему же ты сразу не сказал мне этого?

– Мне было стыдно просить.

– Пошли наверх.

Когда они поднялись на крышу, Насреддин снова принялся укладывать черепицу. Человек кашлянул и тогда Насреддин, не глядя на него, сказал: «У меня нет денег для тебя».

– Как? Ты же мог и внизу сказать мне об этом!

– Да, но тогда я не смог бы отплатить тебе за то, что ты стащил меня вниз.

Суфии мгновенно постигают многие вещи, которые недоступны обычному человеку. Для того, чтобы объяснить некоторые удивительные поступки суфийских посвященных, основанные на сверхчувственных силах, используются аллегории, но для суфия все это не более удивительно, чем обычные чувства для обычного человека. Точно описать принцип их действия невозможно, поэтому остается использовать грубую аналогию.

– Человечество спит, – сказал Насреддин, обвиненный в том, что он заснул во время приема во дворце. – Сон мудреца – это могущество, а «бодрствование» обычного человека почти никому не приносит пользы.

Король был раздражен.

На следующий день, когда после хорошего обеда Насреддин снова заснул, король велел вынести его в соседнюю комнату. Перед тем как распустить двор, спящего Насреддина принесли обратно.

– Ты опять заснул, – сказал король.

– Нет, я бодрствовал, как всегда.

– Тогда расскажи нам, что происходило, пока ты находился в соседней комнате.

К всеобщему удивлению, мулла повторил длинную и запутанную историю, которую рассказывал король.

– Как тебе удалось это, Насреддин?

– Очень просто, – сказал мулла. – По выражению лица короля я понял, что он снова собирается рассказывать эту старую историю, и решил поспать во время рассказа.

В следующей истории Насреддин и его жена предстают перед нами как два обычных человека, являющихся мужем и женой, но не понимающих друг друга потому, что обычные человеческие отношения неискренни и несовершенны. Суфийские отношения носят совершенно иной характер. В мире мистики бесполезны попытки применения грубости и бесчестности привычного нам общения. По меньшей мере, суфии сочетают различные методы общения, чтобы заставить действовать совершенно иную сигнальную систему.

Жена муллы была сердита на него, поэтому она поставила перед ним горячий суп, ни о чем не предупредив его.

Однако она и сама была голодна, и когда суп был готов, сделала большой глоток. От боли из ее глаз тотчас брызнули слезы, но она опять ничего не сказала в надежде, что мулла тоже обожжется.

– Что случилось, дорогая? – спросил Насреддин.

– Я вспомнила свою бедную старую мамочку. Когда она была жива, ей тоже очень нравился этот суп.

Тут Насреддин тоже набрал полный рот обжигающей жидкости и по щекам его потекли слезы.

– Ты плачешь, Насреддин?

– Да, я плачу при мысли о том, что твоя бедная старая мамочка умерла, забыв прихватить и тебя с собой!

С точки зрения суфийской реальности другие метафизические системы обладают рядом серьезных недостатков, о которых стоит упомянуть. Мистический опыт, передаваемый словами, почти всегда является бесполезным искажением фактов. Более того, другие в свою очередь могут передавать это искажение так убедительно, что оно может показаться глубоким, но в действительности не будет иметь никакой познавательной ценности. Для суфия мистицизм заключается не в том, чтобы отправиться куда-нибудь и достичь озарения, а затем стремиться к проявлению своих достижений. Суфии считают, что мистицизм связан с самой сущностью человека и способствует установлению контакта между всем человечеством и высшей мерой понимания.

Все это и некоторые другие идеи нашли отражение в одном из насреддиновских рассказов:

Мулла вернулся из столицы империи в свою деревню, и крестьяне собрались, чтобы послушать рассказы о его приключениях.

– Сейчас я могу сказать только одно – со мной разговаривал сам король, – сказал Насреддин.

Все были поражены. Уроженец их деревни разговаривал с самим королем! Для неотесанных крестьян это была весьма пикантная новость, и стали распространяться слухи об этом чудесном событии.

Однако самые нетактичные из слушателей снова подошли к Насреддину и спросили, что же именно сказал ему король.

– Король совершенно ясно для всех сказал мне: «Прочь с дороги!»

Простаки были более чем удовлетворены, и сердца их забились от радости. В конце концов, разве они не слышали слов, произнесенных самим королем, и не видели человека, которому эти слова были адресованы?

Эта история входит в число народных рассказов о Насреддине, ее поверхностная мораль направлена против людей, похваляющихся громкими связями. Но для подготовки ума дервиша к переживаниям, которые заменяют собой подобные поверхностные идеи, важно понимание ее суфийского смысла.